Евгений Богат - …Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей. Любовь, что движет солнце и другие звезды Нужна помощь по изучению какой-либы темы

Историю своей любви к Беатриче Данте Алигьери описал в небольшой повести «Новая Жизнь» (Vita Nuova, или по-латыни Vita Nova):

«Девятый раз после того, как я родился, небо света приближалось к исходной точке в собственном своем круговращении, когда перед моими очами появилась впервые исполненная славы дама, царящая в моих помыслах, которую… именовали Беатриче».

Встреча произошла, по-видимому, в мае 1274 года, незадолго перед девятым днем рождения будущего великого поэта. Некоторые исследователи сомневаются в этой дате: они считают, что Данте таким образом просто подчеркнул число девять, важное для него. Посмотрим, мог ли действительно Данте встретить Беатриче именно в это время.

В профекциях заканчивался год Водолея, следующий – год Рыб, хозяин Рыб – Юпитер. Рыбы – знак мистический, знак высшей любви.

В фирдарах шел период Солнце-Юпитер. Солнце – на Asc, Юпитер в XII доме и управляет VII и Х. Следовательно, этот период важен для Данте (Солнца) с точки зрения взаимоотношений (VII дом), призвания (X дом) и духовного развития (XII дом и Юпитер). Причем отношения останутся тайными (хозяин VII дома в XII доме), но сделают Данте и Беатриче знаменитыми (Юпитер). И, конечно, это лишь предвосхищение: Данте только 9 лет.

Встретились мальчик и девочка. И мальчик потом стал великим поэтом и написал «Божественную комедию», гигантское полотно, описывающее спуск в Ад и восхождение в Рай. И в центре этого фантастического по сложности и богатству персонажей гобелена был золотыми нитями терцин выткан портрет Беатриче.

С точки зрения астрологии, для понимания самой основы творчества Данте и его отношения к Беатриче чрезвычайно важна тройная рецепция Юпитера с Венерой и Луной (по владению), как и смешанные рецепции (по владению-экзальтации) его же с Луной и Венерой по отдельности.

Рецепция – переводится как «восприятие». Особено важна взаимная рецепция. Она происходит тогда, когда две планеты находятся в знаках друг друга. Например, Солнце в Овне и Марс во Льве – во взаимной рецепции. Они хорошо воспринимают друг-друга. У Данте Луна в Стрельце, знаке Юпитера, он в Тельце, знаке Венеры, а Венера в Раке, знаке Луны.

Кроме того, Луна в Стрельце, знаке Юпитера, а Юпитер в Тельце, знаке экзальтации Луны. Юпитер в Тельце, знаке Венеры, а Венера в Раке, знаке экзальтации Юпитера.

Благодаря этим связям по управлению и экзальтации, Луна, Венера и Юпитер в гороскопе Данте составляют единое целое. Беатриче для Данте – и Венера (возлюбленная), и жена, и мать (Луна), и учитель (Юпитер).

Мораль (Юпитер), образ возлюбленной, любовь, красота (Венера) и все, что связано с Луной – образ матери, ощущение себя ребенком, потребность в защищенности – слиты воедино. Беатриче – одновременно и мистический учитель, и ангел-хранитель (Юпитер в XII доме), и любовь, пришедшая из прошлых воплощений (Венера – хозяйка V дома – в соединении с Южным Узлом), и даже в каком-то смысле мать (Луна), она же вдохновляет Данте и направляет его ввысь, указывая на его призвание (к Рыбам в Х доме, которыми управляет Юпитер и где экзальтирует Венера!).

В итоге получаем: «Я (Солнце) встречаю своего мистического учителя и ангела-хранителя (Юпитер в XII доме), который одновременно – моя любовь (Венера) и партнер (Юпитер – хозяин VII), и даже мать (Луна), и эта встреча оказывает влияние на мое призвание (Х дом)».

Действительно, Беатриче – центральный образ у Данте. При первой встрече она кажется ему «скорее дочерью Бога, чем простого смертного». Любовь к Беатриче для Данте – то же, что и моральное совершенствование, духовный взлет, восхождение к Богу.

В «Божественной комедии» именно Беатриче посылает Вергилия ободрить Данте и провести его через Ад и Чистилище; она незримо опекает поэта на его пути (Луна), она же встречает поэта в Раю.

Появление Беатриче в «Комедии» сопровождается юпитерианской масштабностью и венерианской красотой. Беатриче на триумфальной колеснице, в которую запряжен крылатый грифон (Данте пишет, что блеск этой колесницы затмил бы Солнце), в сияющем огненном одеянии (огонь означает мудрость, славу Божью и совершенство), возглавляет процессию из двадцати четырех патриархов в белых одеждах и в венках из роз, четырех евангелистов, семи добродетелей и толпы ангелов, кидающих цветы. Ее освещает семь небесных светильников.

Беатриче описывает Данте греховность его жизни, укоряя его (Юпитер). Данте плачет, его терзают укоры совести. В дальнейшем Беатриче является ему во всей своей небесной красоте, сидящая на троне вблизи Божественного центра мира.

В солнечных дугах в 1274 году образовались следующие аспекты:

Луна = 120 = Нептун (пробуждение воображения)

Нептун = 120 = Dsc (идеальная любовь)

МС = 90 = Юпитер (пробуждение призвания благодаря важной встрече)

В прогрессиях:

Венера = 0 = Марс на КIII (любовь, которая сублимируется в стихах и прозе).

Так что Данте действительно встретил Беатриче в свои 9 лет.

Данте Алигьери (1265-1321) - огромная фигура, стоящая на границе двух миров: Средневековья и Ренессанса. Эта скромная заметка посвящена не его произведениям, а тому, что известно хуже - судьбе художника.

Данте родился в непростое время. Каждый младенец во Флоренции был обречен стать членом одной из двух враждующих группировок: гвельфов или гибеллинов. Гвельфы - это влиятельные граждане Флоренции, купцы, банкиры, юристы, пытающиеся отстоять свою независимость как финансовую, так и политическую. Их деятельность была связана с Римом, Неаполем, Францией. Стремление к независимости означало желание ограничить власть императора и усилить влияние папы римского. Гибеллины же напротив были приверженцами императорской власти. Борьба с гвельфами, по сути, являлась борьбой между папством и империей.

Дом Данте во Флоренции

О семье Данте известно мало. Это люди среднего достатка, владеющие землями во Флоренции. Отец Данте был юристом, был женат дважды. Его первая жена - мать Данте - умерла, когда он был ребенком. Ее звали Белла (или Изабелла). Когда Данте исполнилось 18 лет, умер отец. Поэт слишком рано стал главой семьи. Возможно, он учился в школе правоведения в Болонье. Университетское образование он не закончил.

В девять лет Данте встретил прекрасную Беатриче Портинари, которой также было девять лет. Майским летним днем он любовался дочерью соседа. Это его первое воспоминание. Именем Беатриче оказалась озарена вся его жизнь. Он не просто любил ее, это было чувство огромной глубины, благовейная любовь. И потому столь велико было горе, пережитое Данте, когда Беатриче, будучи уже замужней женщиной, умерла в 25 лет. Но ничто не заканчивается просто так. Ее чудесный образ, прекрасный лик «прославленной владычицы его воспоминаний» превратился символ наивысшей Мудрости, приближенной к Откровению.

Образ юной и полной любви красавицы, полной сожаления к нему, не покидал Данте и только усиливался в его сердце. Ему кажется, что весь город охвачен этой скорбью. Покидая этот мир, она уходит в царство вечного покоя - в Эмпирей. И там, «за сферою предельного движенья», ему открывается ее лик: «Покинувшую плен земных тревог, // Достойную похвал и удивленья».

О Данте мы узнаем от одного из его первых биографов - Джованни Боккаччо (1313-1375).

Нельзя считать, что Данте стал мечтательным отшельником. Боккаччо пишет, что вскоре после смерти Беатриче Данте женился на Джемме Донати. Брак был предрешен родителями (известный случай, когда муж и жена были еще детьми). Джемма ни разу не упоминается в произведениях Данте. Родилось два сына: Пьетро и Якопо, дочь Антония (она после смерти Данте примет монашество под именем Беатриче).

Горе Данте постепенно улеглось. Однажды молодая красива дама взглянула на него, соболезнуя ему, и в нем проснулось что-то новое, какое-то неясное чувство, ищущее компромисс с прошлым. Он начинает убеждать себя, что в той красавице живет та же любовь, которая заставляет его лить слезы. И каждый раз, когда она встречалась с ним, она смотрела на него так же, немного бледнея. Это напоминало ему о Беатриче, которая была такой же бледной. Он заглядывается на незнакомку. Если раньше ее сострадание вызывало у него слезы, то теперь их нет. Он спохватывается и корит себя за неверность сердца, ему становится еще больнее и совестнее. Беатриче снится ему, одетая так же, как в тот теплый день, когда он увидел ее еще девочкой… И Данте возвращается к старой любви с невероятной страстью, почти с мистическим аффектом. Он напишет увидев паломников: «Если вы остановитесь и послушаете меня, то удалитесь в слезах; так подсказывает мне тоскующее сердце. Флоренция утратила свою Беатриче, и то, что может о ней сказать человек, всякого заставит плакать».

Любовь к Беатриче навсегда оставалась в нем. Всё остальное было мимолетным и незначительным. После ее смерти он в «Новой жизни» скажет о том, как он любил ее. Он также скажет, что этого произведения мало для ее прославления, и он решит создать в ее честь еще небывалый памятник слова. И потому Данте усердно работает: читает Боэция («Об утешении философией»), Цицерона («О дружбе»), посещает школы монахов, расширяет круг своих знаний. Диапазон его мысли охватывает весь круг знаний человечества в начале XIV века, вбирает в себя и античную, и средневековую культуру. Это качественно иной тип знания. Современный человек не может вместить в себя огромность накопленных знаний, а потому мир для него рассыпается на тщательно изученные, но фрагменты. Знания идут не вширь, а вглубь. Для Данте же Вселенная - это, напротив, единое целое, где всё взаимосвязано и оправдано, подчинено единой идее и цели. Занятия философией для Данте совпадают со скорбью о Беатриче. Но он живет в этом мире скорби, отвлеченных категорий и аллегорий. Вспоминая сострадающую ему красавицу, он думает: не в ней ли скрыта та любовь, которая заставляет его страдать о Беатриче?

В это время во Флоренции бушуют политические распри. Среди гвельфовской знати произошла стычка - между Донати (партия Черных) и Черки (партия Белых). Пролилась кровь и вся гвельфовская знать распалась на два лагеря. Черные - заодно с папой, который жаждет подчинить себе Флоренцию, а Белые - их злейшие враги, пытающиеся защитить независимость своей родины. Данте примыкает к Белым именно потому, что считал своим долгом отстаивать независимость Флоренции, право народа на голос. С 1295 года его имя значится в списках различных правительственных советов, а в 1300 году он был отправлен в Сан-Джиминиано в качестве посланника для переговоров.

Правительством Флоренции в ссылку были отправлены некоторые члены как Черного, так и Белого лагеря, среди них - лучший друг Данте - Гвидо Кавальканти. Его в числе Белых сослали в Сарцану, какую-то нездоровую местность, где Гвидо тяжело заболел и умер в тот же год, несмотря на то, что уже осенью вернулся оттуда.

Гвидо Кавальканти (1250-1300)

Данте продолжал выступать на заседаниях советов в качестве противника папы. Но власть перешла к Черным. Начали составляться списки подлежащих к изгнанию. В списке 1302 года значилось имя Данте Алигьери. Его обвиняли во всём, в чем только можно (вымогательстве, должностных преступлениях и т. д.). Приговор - огромная денежная пеня и двухлетнее изгнание из Токсаны с запретом занимать государственные должности. Всё имущество Данте конфисковали. Дом подлежал разрушению. Эта весть дошла до него, когда он был в Риме. Он уже не смог вернуться во Флоренцию. Через несколько месяцев последовал новый указ, в котором снова значилось его имя вместе с четырнадцатью другими: в случае поимки приговорить к сожжению на костре: «…пусть его жгут огнем, пока не умрет».

До конца своей жизни Данте прожил изгнанником. Это двадцать лет его жизни, время, в которое он создает «Божественную комедию». Он живет у властителя Вероны Бартоломео делла Скала; жил в Болонье, городе ученых; путешествовал в Париж, где изучал богословие и философию (1308-1309).

Он горестно вспоминает Италию, раздираемую противостояниями. Ему кажется, что все плутают в заблуждениях, в темных чащах леса, как и он сам в первой песне «Божественной комедии», и всем загородили путь к свету те же символические звери: пантера - сладострастие; лев - гордыня; волчица - любостяжание. Последней особенно много вокруг. При этом пути личного спасения открыты всем: разум, самопознание, наука - всё это ведет человека к уяснению истины, к вере, божественной благодати и, наконец, любви. И Беатриче становится символом этой деятельной благодати. Голос же разума и науки отводится Вергилию.

Судьба Данте схожа с судьбой Шекспира и с судьбой Пушкина. Видимо, это типология гениев. Да, в XIV веке творения Данте были восторженно восприняты передовыми современниками. Но что произошло в литературном сознании последующих эпох? В эпоху классицизма и просветительской философии его имя было почти что забыто. Например, Вольтер признавал некоторые достоинства творений Шекспира и Данте, но это не мешало ему называть первого пьяным дикарем, а о «Божественной комедии» второго отзываться как об уродливом порождении средневековья, варварского готического вкуса.

Рассуждение Вольтера о «Гамлете»: «Кажется, это произведение - плод воображения пьяного дикаря» («Рассуждение о трагедии древней и современной»).

Изгнанный Пушкин в ссылке делает запись о Данте, а именно вспоминает слова, которые художник вложил в уста Франчески в «Аде», отражающие горестные переживания как Данте, так и самого Пушкина: «Нет больше муки, как вспоминать о времени счастливом в несчастья дни»). (Позднее Рылеев возьмет эти же строки в качестве эпиграфа к поэме «Войнаровский».) Эпизод встречи Данте с тенями Франчески и Паоло в V песне «Ада» глубоко запал в память Пушкина. К «Евгению Онегину» он делает эпиграф из Данте: «Но скажи мне: в дни нежных вздохов // По каким признакам и как Амур допустил, // Чтобы вы узнали свои неясные желания?».

Муки Данте озарялись до конца жизни светом Беатриче. Он засыпал с мыслями о ней, «словно заплаканный побитый малыш» («Новая жизнь», XII, 2-3). В шутливом сонете, адресованном Гвидо Кавальканти, он рисует картину: «Хотел бы я, чтобы каким-нибудь волшебством мы очутились, ты, и Лапо, и я, на корабле, который шел бы по всякому ветру, куда бы мы ни пожелали, не страшась ни бури, ни непогоды, и в нас постоянно росло бы желание быть вместе. Хотел бы я, чтобы добрый волшебник посадил с нами и монну Ванну (Джованну), и монну Биче (Беатриче), и ту, которая стоит у нас под номером тридцатым, и мы бы вечно беседовали о любви, и оне были бы довольны, а как, полагаю, довольны были бы мы!». Но это всего лишь игривая форма любви. Для Данте любовь наполнялась более важными смыслами.

Когда он вдумывался в голос своего сердца, то видел Беатриче уже не в обществе веселых поэтов - она становится одухотворенным призраком, «молодой сестрой ангелов», ее ждут на небе. Господь, ведающий то, что говорят о мадонне Беатриче, отвечает: «Милые мои, подождите спокойно, пусть ваша надежда пребывает пока, по моей воле, там, где кто-то страшится ее утратить, кто скажет грешникам в аду: я видел надежду блаженных». В этом отрывке из «Новой жизни» «мерцают» настроения еще не созданной «Божественной комедии» - в самом пафосе идеализации Беатриче.

Когда она умерла, Данте был неутешен. Он вспоминает ее, и эти воспоминания заглушают весь мир. Этот мир, словно, «теряется» в ее образе, в числах 3 и 9, в вещих видениях… Умирая, Данте думает о ней: он уже видит себя рядом с Беатриче, закрывает глаза, у него начинается бред. Там, где-то на другой стороне мироздания, ему видятся женщины с распущенными волосами, которые говорят ему: и ты также умрешь! Они шепчут ему: ты умер. Бред усиливается, Данте уже не знает, видит ли он реальный мир. Затем идут женщины, убитые горем, они плачут, тускло светят звезды над ними: звезды тоже плачут и проливают слезы, птицы падают мертвыми на лету… Кто-то проходит рядом и говорит: неужели ты ничего не знаешь? Твоя милая покинула этот свет. И Данте тоже плачет. Появляется сонм ангелов, которые несутся к небу со словами: «Осанна в вышних». Ему кажется, что он следует за ними поглядеть на нее. Женщины накрывают Беатриче белым покрывалом, ее лицо спокойно, она созерцает источник мира. Такова «Новая жизнь»:

И бред позволил мне
Узреть мадонны лик преображенный;
И видел я, как донны
Его фатой покрыли белотканной;
И подлинно был кроток вид ея,
Как бы вещавший: «Мир вкусила я!»

Наконец, он видит Беатриче на небесах:

Сияет Беатриче в небе горнем,
Где ангелы вкушают сладость дней;
Она для них покинула вас, донны, -
Унесена не холодом тлетворным,
Не зноем, умерщвляющим людей,
Но благостью своей непревзойденной.

Сандро Боттичелли «Встреча Данте и Беатриче в Раю»

Попадая в Рай, Данте летит рядом с Беатриче. Возносясь в Эмпирей, он видит только ее лицо, ее глаза, потому что она находится перед ним. Всё остальное теряет свое былое значение, обращаясь в Высший Свет:

Но Беатриче так была прекрасна
И радостна, что это воссоздать
Мое воспоминание не властно.

В ней силу я нашел глаза поднять
И увидал, что вместе с ней мгновенно
Я в высшую вознесся благодать.

Литература

Благой Д. Д. Пушкин и Данте // Дантовские чтения. М.: Наука, 1973. С. 9.
Веселовский А. Н. Данте // Энциклопедический словарь. Брокгауз и Ефрон. Биографии. Т. 4. М., 1993. С. 535-540.
Голенищев-Кутузов И. Н. Творчество Данте и мировая культура. М.: Наука, 1985.
Доброхотов А. Л. Данте Алигьери. М.: Мысль, 1990.
Лозинский М. Л. Данте Алигьери // Дантовские чтения. М.: Наука, 1985. С. 35.
Тахо-Годи Е. А. Данте в трудах, лекциях и прозе А. Ф. Лосева // Дантовские чтения. М., 2002. С. 63-76.

Евгений Михайлович Богат

…Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей

ЧАСТЬ I. ВОСХОЖДЕНИЕ

МАРИАНА АЛЬКАФОРАДО - ШЕВАЛЬЕ ДЕ ШАМИЛЬИ

…Могу ли я быть когда-либо свободной от страданий, пока не увижу вас? Между тем я несу их безропотно, потому что они исходят от вас. Что же? Не это ли награда, которую вы даруете мне за то, что я полюбила вас так нежно? Но будь что будет, я решилась обожать вас всю жизнь и никогда ни с кем не видеться, и я заверяю вас, что и вы хорошо поступите, если никого не полюбите. Разве вы могли бы удовлетвориться страстью менее пылкой, чем моя? Вы найдете, быть может, возлюбленную более прекрасную (между тем вы говорили мне когда-то, что я довольно красива), но вы никогда не найдете подобной любви, а ведь все прочее - ничто. Не заполняйте более ваших писем ненужными вещами а не пишите мне более, чтобы я помнила о вас. Я не могу позабыть вас…

Я заклинаю вас сказать мне, почему вы так упорно стремились околдовать меня, как вы это делали, раз вам было известно, что вы должны будете покинуть меня? И почему вы столь ожесточились в желании сделать меня несчастною? Почему вы не оставили меня в покое в моем монастыре? Разве я чем-либо оскорбила вас? Но я прошу у вас прощения; я не возвожу на вас никакой вины: я не в состоянии помышлять о мести, и я обвиняю лишь суровость своей судьбы. Мне думается, что, разлучив нас, она причинила нам все то зло, какого мы могли опасаться; она не в силах разлучить наши сердца; любовь, которая могущественнее ее, соединила их на всю нашу жизнь. Если эта моя любовь вам не вовсе безразлична, пишите мне часто. Я поистине заслужила, чтобы вы несколько заботились о том, чтобы оповещать меня о состоянии вашего сердца и ваших дел.

Женщины, которая это писала, вероятно, не существовало никогда, хотя в подлинность ее писем верили поколения читателей в течение трех веков. Дотошные литературоведы установили недавно, что действительно в XVII веке в одном из португальских монастырей находилась некая Мария-Анна Алькафорадо, но любовные письма не ею написаны, а полузабытым литератором, дипломатом, острословом Гийерагом.

…С тех пор как вы удалились, я ни одного мгновения не была здорова, и моим единственным удовольствием было произносить ваше имя тысячу раз в день; некоторые из монахинь, зная о плачевном состоянии, в которое я погружена вами, говорят мне о вас весьма часто; я стараюсь как можно реже выходить из своей кельи, где я виделась с вами так часто, и я непрестанно гляжу на ваш портрет, который мне в тысячу раз дороже жизни, он дает мне немного радости; но он дает мне также и много горя, когда я думаю о том, что вас никогда, быть может, больше не увижу. Неужели вы покинули меня навсегда?

Неужели не было этой любви, этой тоски, этой нежности и потребности в понимании?! И перед нами талантливая литературная мистификация, шутка?!

Я пишу вам в последний раз и надеюсь дать вам почувствовать разницей в выражениях и самим духом настоящего письма, что вы наконец убедили меня в том, что разлюбили меня и что, следовательно, мне не надлежит более любить вас. Итак, я отошлю вам при первой возможности все, что у меня еще остается от вас. Не бойтесь, что я буду писать вам; я не надпишу даже вашего имени на посылке…

ЭЛОИЗА - АБЕЛЯРУ

Ты написал своему другу длинное утешительное послание хотя и по поводу его невзгод, но о своих собственных. Подробно припоминая их с намерением утешить друга, ты еще больше усилил нашу тоску. Желая же исцелить его боль, нам ты нанес новые и растравил старые горестные раны. Умоляю тебя, исцели этот недуг, причиненный самим тобой, раз уже ты облегчаешь боль от ран, нанесенных другими. Ты поступил как друг и товарищ и отдал долг дружбе и товариществу.

Подумай о том, сколь великий долг лежит на тебе предо мною лично: ведь тот долг, которым ты обязался вообще перед всеми женщинами, ты должен еще ревностней уплатить мне, твоей единственной.

О мой любимейший! Все наши знают, сколь много я в тебе утратила.

…Ты обладал двумя качествами, которыми мог увлечь каких угодно женщин, а именно - талантами поэта и певца. Этими качествами, насколько нам известно, другие философы вовсе не обладали.

Как бы шутя, в минуту отдыха от философских занятий, ты сочинил и оставил много прекрасных по форме любовных стихов, и они были так приятны и по словам, и по напеву, что часто повторялись всеми, и имя твое беспрестанно звучало у всех на устах; сладость твоих мелодий не позволяла забыть тебя даже необразованным людям. Этим-то ты больше всего и побуждал женщин вздыхать от любви к тебе. А так как в большинстве этих песен воспевалась наша любовь, то и я в скором времени стала известна во многих областях и возбудила к себе зависть многих женщин. Какие только прекрасные духовные и телесные качества не украшали твою юность! Какую женщину, хотя бы она и была тогда моей завистницей, мое несчастье не побудит пожалеть меня, лишившуюся таких радостей? Кто из мужчин или женщин, пусть они раньше и были моими врагами, не смягчится из сострадания ко мне?

Подлинность этого письма бесспорна: была Элоиза, замечательная женщина, был Абеляр - философ-вольнодумец, и была их любовь.

…Душа моя была не со мной, а с тобой! Даже и теперь, если она не с тобой, то ее нет нигде: поистине без тебя моя душа никак существовать не может.

Но, умоляю тебя, сделай так, чтобы ей было с тобой хорошо. А ей будет с тобой хорошо, если она найдет тебя благосклонным, если ты за любовь отплатишь любовью, и пусть немногим вознаградишь за многое, хотя бы словами за дела. О, если бы, мой дорогой, твоя привязанность ко мне была не сталь уверенна, ты больше бы заботился обо мне! А ныне, чем более ты уверен во мне, в результате моих стараний, тем больше я вынуждена терпеть твое ко мне невнимание.

На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя?

Начало

На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя, и что сможет еще удерживать меня в этом земном странствовании, где у меня нет утешения, кроме тебя, да и это утешение - только в том, что ты жив, ибо все прочие радости от тебя для меня недоступны…

Началось же земное странствование ее на самой заре XII века: в году то ли 1100, то ли 1101 - точно не установлено. И уж ровно ничего не известно нам о родителях и детстве ее, дошли лишь название монастыря, в котором изучала она латынь и мудрость античных классиков, - Аржантейль, и имя дяди, удочерившего ее, - Фульбер. Но если первые семнадцать лет ее растворены в сумерках рассвета, то подробности последовавших затем удивительных десятилетий, начиная с того часа, когда в доме парижского каноника Фульбера поселился магистр Абеляр, пожелавший обучать юную племянницу каноника Элоизу философии, вот уже почти тысячелетие ранят человеческие сердца. Самому Абеляру исполнилось тогда сорок; был он умен, образован, бесстрашен и сланец, как никто во Франции; его диспуты с ортодоксами католической церкви запоминались, как пятнадцатью столетиями раньше в Афинах беседы Сократа, которого Абеляр высоко почитал; чтобы учиться у несравненного магистра тонкому искусству диалектического мышления, юноши, оставив родину, семью, возлюбленных, тянулись в Париж с самых далеких окраин Европы…

Кто даже из царей и философов мог равняться с тобой в славе? Какая страна, город или поселок не горели желанием увидеть тебя?

Абеляр обманул каноника Фульбера: он полюбил тайно Элоизу еще до того, как поселился в его доме. И стал не учителем ее, а возлюбленным. Потом уже, когда судьба нанесла ему ударов больше, чем может выдержать самый мудрый и сильный, он нашел достаточно в себе чистосердечия, чтобы написать о тех днях: «Руки чаще тянулись к телу, чем к книгам, а глаза чаще отражали любовь, чем следили за написанным».

Теперь он писал не философские трактаты, а любовные стихи: их разучивали рыцари и ремесленники, купцы, горожане и горожанки и распевали не только в Париже. Это была любовь большая, естественная и долгожданная, как шар солнца, расплавляющий изнутри тяжкое тело тысячелетней тучи.

Ночью, когда Абеляр мирно спал, люди, нанятые каноником Фульбером, жестоко изувечили его.

Скажи мне, если можешь, только одно: почему после нашего пострижения, совершенного исключительно по твоему единоличному решению, ты стал относиться ко мне так небрежно и невнимательно, что я не могу ни отдохнуть в личной беседе с тобой, ни утешиться, получая от тебя письма? Объясни мне это, если можешь, или же я сама выскажу то, что чувствую и что уже все подозревают.

Тебя соединяла со мной не столько дружба, сколько вожделение, не столько любовь, сколько пыл страсти.

И вот, когда стало невозможно то, чего ты желал, одновременно исчезли и те чувства, которые ты выражал ради этих желаний. О возлюбленнейший, это догадка не столько моя, сколько всех, не столько личная, сколько общая, не столько частная, сколько общественная. О, если бы так казалось мне одной, о, если бы твоя любовь нашла что-нибудь извиняющее, отчего - пусть немного - успокоилась бы моя скорбь! Если уж я лишена возможности лично видеть тебя, то подари мне сладость твоего образа в твоих высказываниях, которых у тебя такое изобилие, - писала она ему из бедной, суровой обители через семнадцать лет после разлуки.

Это были тяжелые годы и для Абеляра: католическое духовенство осудило его как еретика и заставило собственноручно сжечь философский трактат, в котором он защищал доводы человеческого разума. Абеляр бедствовал в дальней обители на берегу океана, каждый день ожидая, что его...

Евгений Михайлович Богат

…Что движет солнце и светила. Любовь в письмах выдающихся людей

ЧАСТЬ I. ВОСХОЖДЕНИЕ

МАРИАНА АЛЬКАФОРАДО - ШЕВАЛЬЕ ДЕ ШАМИЛЬИ

ЭЛОИЗА - АБЕЛЯРУ

О мой любимейший! Все наши знают, сколь много я в тебе утратила.

На что же смогу я надеяться, если я потеряю тебя?

Где ты шлялся всю ночь, патлатый мусор? – рявкнул Занзас, завидев в дверном проёме знакомый до рези в глазах силуэт. – Ты знаешь, сколько сейчас времени? - А ты волновался, чёртов босс? – Скуало остановился в дверях, прислонившись к косяку. Он был одет в гражданское, волосы, обычно растрёпанные, аккуратно завязаны в хвост. – К твоему сведению, моё предназначение вовсе не в том, чтобы писать за тебя отчёты и ловить головой всё, чем тебе приспичит в неё запустить. Свидание у меня было. С Орегано из CEDEF. От этого известия Занзас офонарел настолько, что забыл запустить в мечника заранее заготовленным письменным прибором из розового мрамора. - Оре…Кто? - Каваллоне в пальто. Сходили на концерт System of a Down, потом спорили о музыке в какой-то круглосуточной забегаловке. Кофе там что надо, кстати. – Скуало прихлебнул из стаканчика, который держал в руке. - Ну? - Что «ну»? Она девушка приличная. Умная. Красивая. Мы с ней одни и те же пластинки слушаем. Всё, я спать пошёл. – Мечник развернулся и, тряхнув серебристыми волосами, потопал в жилое крыло. Занзас опрокинул седьмой по счёту стакан вискаря и задумался. Волновался? Он? Что за хрень? Просто, когда этот патлатый придурок не орёт и не носится по коридорам, в замке непривычно тихо. И от этой тишины – страшно. Занзас не любил перемен. И не выносил одиночества. Босс уснул прямо в кресле. Когда продрал глаза ближе к полудню, у входа в кабинет переминался с ноги на ногу Леви. В модном пальто. С букетом в руках. От него за милю несло парфюмом, гелем для душа и чёрт знает чем ещё. Он даже попытался пригладить волосы. Получилось так себе. Занзас решил, что ему это снится, но на всякий случай рявкнул: - Зачем пришёл, дубина? - Босс…я это…выходной попросить. Леви-А-Тан не брал выходных пять лет. Брови Занзаса уползли под взъерошенную чёлку и встретились на затылке. - Зачем? - Я…ну…девушку в кино пригласил. М.М. из Кокуё-лэнда. Рыженькая такая. Леви глупо улыбнулся. Боссу захотелось его убить. Прямо здесь. Прямо сейчас. Он схватил со стола письменный прибор, приготовленный для капитана, и швырнул в громовержца. – ВАЛИ ОТСЮДА, БАРАН! И чтобы до завтра я тебя тут не видел! - Спасибо, босс! – благодарно провыл Леви, пулей вылетая из кабинета. Запущенный боссом кусок мрамора настиг его в коридоре и поздоровался с левой лопаткой офицера. «Эта рыжая? Он, что, ей денег пообещал? Или дорогую побрякушку? Или она хочет позлить этого красноглазого придурка из пробирки? Поиграет и бросит, а этот хрен моржовый потом будет пить валерьянку. И Скуало его отпинает, чтобы сопли не размазывал….» Занзас вздохнул, потянулся, встал с кресла и подошёл к окну. Во дворе Бельфегор водил хоровод с отчаянно сопротивляющимся Маммоном и, захлебываясь от смеха, рассказывал: - Сижу я вчера в парке на лавочке, ши-ши-ши, жду мужика, которого нам с тобой заказали, и тут мимо девочка. Такая, ши-ши-ши, девочка! Ноги от ушей, уши от ног, а щёчки! Тебе и не снились! Вот так бы кусочек на память и отщипнул! «Ой, спрашивает, а ты случайно не эмо?» «Кто-кто?» - спрашиваю. «Нууу, эмоооо, ну это такие ребята, они всё в розовую и чёрную полоску носят. И чёлки на пол-лица! А ещё они эмоциональные! Вот такие прям вааще-вааще эмоциональные-эмоциональные! Вааще эмоции не контролируют! Иногда прям так не контролируют, что режут вены и смотрят, как кровь течёт! Им нравится на кровь смотреть, прикиииинь?» «Ага, говорю, это я. Стопудово». Она меня сегодня на Фейсбуке в друзья добавила, ши-ши-ши…Хочешь, покажу? Принц, зажав Маммона под мышкой, полез за мобильником. Занзас услышал за спиной деликатное покашливание. Перед ним стоял одетый по-домашнему Фран, со своей дурацкой шапкой в руках. - Чего припёрся? ОТГУЛ НЕ ДАМ! - в ярости крикнул босс и швырнул стакан с утренним опохмелом в угол. На лице иллюзиониста не дрогнул ни один мускул. - Я за ключом от библиотеки, босс. Луссурия сказал, он у вас. Дайте, пожалуйста. Занзас вздохнул так, что заколыхались занавески. Взял ключ со стола и швырнул мальчишке. - На. Иди, учебник по этикету почитай, мелкий мусор. На тебя даже Лусс жалуется. Фран удивлённо поднял одну бровь, но ничего не сказал. Зажав ключ в кулачке, молча пошлёпал к выходу. Босс вздохнул в третий раз и, снова опустившись в кресло, достал из дальнего ящика книгу, которую тайком унёс из библиотеки – «Божественную комедию» Данте. «Любовь, что движет солнце и светила», мать вашу. Совсем распустились, чтоб им провалиться. Чёртова весна, кто её только выдумал. Луссурия, заглянувший в кабинет через полчасика, застал босса спящим над книжкой. В приоткрытое окно доносился запах цветущих вишен. В волосах Занзаса запутались принесённые ветром белые лепестки. На холодильнике с вискарём красовалась записка: «Прострелить Скуало ноги, чтобы не шлялся по бабам. Завтра. Сегодня лень».